В Электротеатре исполнили мыльную оперу

Оперный сериал «Сверлийцы» ввинчивается в новейшую историю русской музыки

Текст: Ярослав Тимофеев

Электротеатр «Станиславский» выпустил оперную пенталогию «Сверлийцы» на либретто своего худрука Бориса Юхананова. Пять премьер за пять недель — впечатляющий рекорд для оперного жанра. Не важно, что общее число зрителей десяти сеансов (каждую серию, как положено, повторяли) не дотягивает до аудитории одного спектакля в Большом. Зато коэффициент обсуждений и восхищений на каждое из 160 кресел Электротеатра — огромен.

И это первый феномен «Сверлийцев». Пиар — как пар, рвущийся впереди паровоза. Причем без всяких ботов и спецтехнологий — самое что ни на есть исконное сарафанное радио. Проекта ждали все: кто-то выкраивал себе выходные, чтобы выбраться в Москву из провинции, кто-то хотя бы жадно глотал воздух Сверлии в Facebook.

Впрочем, подобный ажиотаж сопровождал все нормальные оперные премьеры, когда они еще были. И коли уж сравнивать с ними, то надо не бояться сказать, какие ожидания оправдались, а какие нет — это будет знаком уважения к проекту, который достоин большего, чем всеобщий глянцевый восторг.

Итак, Борис Юхананов, легко оставив позади Вагнера с его тетралогией, распределил «Сверлийцев» на пять вечеров. В основе — масштабное фэнтези про внеземную цивилизацию Сверлию. Фабулу, откровенно говоря, проще перечесть, чем пересказать. Главное, что сверлийцы погибают, косвенно виновна в этом Земля, и Сверлийский принц отправляется к нам спасать свою планету, встречаясь тут, в частности, с Последним Сверленышем, который в итоге окажется Борисом Юханановым.

Фэнтези существует в виде книги Последнего Сверленыша, выставки его же графических работ на первом этаже театра, партитур шести композиторов, самих спектаклей, а также компакт-дисков, газет, видеотизеров и т. д. и т. п. Вагнеровский Gesamtkunstwerk (совокупное произведение искусств) легко трансформировался в современную пульсирующую медиасистему. «Сверлийцы» — это не история с началом и концом, а состояние. Это как открыть еще один маленький театр в центре Москвы со своим репертуаром, своей аурой, своей публикой. Музтеатр внутри Электротеатра.

Собственно, Юхананов в романе это и постулирует: в Сверлии нет течения времени, там всё происходит сразу в прошлом, настоящем и будущем. Так что от нашей «мыльной оперы» не стоит ждать сюжетной интриги, завязок и развязок. Скорее — перманентной игры в семь дней творения. Создание нового мира соавторы ведут с азартом, и это, пожалуй, самое прекрасное во всем сериале: он излучает свежесть и восторг инфантильного первопроходчества. Идеальная атмосфера для новорожденного театра.

В «Сверле», как и в вагнеровском «Кольце», много мифотворческого пафоса, но здесь он приятно разбавлен чувством юмора. Юмор по-детски угловатый и глуповатый — не столько смешной, сколько умильный. Таков и сверлийский мир, визуально воплощенный художником Степаном Лукьяновым, — розовый, добрый, гламурный. Особенно в первой опере, написанной музыкальным руководителем театра Дмитрием Курляндским.
Театральная коробка в ней, как и в следующей серии, преобразована в подиум на модном показе: три ряда стульев вдоль длинных дорожек, по которым медленно курсируют гондолы-челноки. Вправо-влево, без отклонений, точно по колее.

Сценический объем превращен в плоскость, зал становится двухмерным.
Движения очень много, но парадоксальным образом ничего не происходит. Только гипнотизирующий повтор ритуальных действий. Примерно то же и в музыке: все 70 минут оперы — это нота ля и весьма неспешные вариации на нее (Московский ансамбль современной музыки, дирижер Филипп Чижевский). Местами звуковой пар действительно завораживает, особенно когда конденсируются и стекают вниз вокальные соло (ансамбли N’Caged и Questa Musica). Но их немного, и вкупе с огромными кусками текста, который читается, а не поется, «Сверлийцы I» остаются где-то в пути между оперой и кантатой.

Как выяснится потом, большинство частей сериала относятся к автономному вокалу и персонификации героев еще безразличнее, а потому еще дальше уходят от чистого оперного жанра.

Автор второй серии Борис Филановский сконцентрировался на технике патологоанатомического препарирования слов, раскладывания их на фонемы. Фоном идет красивый, благородный музыкальный материал, и зачастую хочется убрать напористо артикулируемый текст, чтобы послушать музыку. На сцене опять почти ничего не происходит. Снова медитация, только более радикальная — опера Филановского длится больше двух часов. В антракте и без того скромная популяция зрителей несет потери. Назло дезертирам в лаконичном втором акте музыка оживает и расцветает.

Третья серия — как глоток свежего воздуха, несмотря на подчеркнуто «несвежий» дух текста. Алексей Сюмак выбрал самую драматически выпуклую и самую скатологичную часть романа. Музыкальная драматургия здесь на десять уровней проще, а форма — на столько же удачнее, чем в предыдущих частях. Мы как будто съехали из opera seria (серьезной оперы) в buffa (комическую) — и нарвались на танцы, интермедию с моралью для девушек-шопоголиков, подростковое насилие и прочие радости. Сразу заиграли мускулами и постановщики: сценография стала сочной и динамичной.

Четвертый вечер поделили меж собой Сергей Невский и Алексей Сысоев. В музыку вернулся медитативный дух и пафос первых частей, на сцене снова все замерло. Невский пытался создать завораживающую, кристальную звуковую среду, но в середине не выдержал — «пошел в народ», написав ариозо со словами «Пошла на…». Сысоеву помогли сценографы: вся поверхность подмостков медленно и неуклонно наполнялась воздухом, как гигантский батут — и этот процесс здорово подчеркивал движение музыкальной формы к штормовой кульминации.

Финальная часть — труд Владимира Раннева — с музыкальной точки зрения вышла одной из лучших, если не лучшей. Чтобы жизнь медом не казалась, Юхананов полностью отменил сценическое действие. Столь радикальное режиссерское решение можно было бы и принять, если бы не лампочки, которые медленно и виновато поднимались и опускались, чтобы хоть как-то убить время. Затейливая ритуальность первой оперы тут обернулась пародией на себя.

Впрочем, и в музыке Раннева затейливость — тонко выстроенные и тщательно прослушанные автором звуковые комплексы — со временем уступила место безапелляционным инструментам под названием мухобойка. Именно так Раннев решил конец «Сверлийцев» — бесконечной последовательностью ударов, ухлопывающих утопию, которая создавалась пять недель. Когда удары стихли, солистка ансамбля N’Caged Алена Парфёнова завершила историю, пригласив всех желающих умереть в печально известный киноманам венецианский отель Des Bains — на ноте ля, с которой когда-то всё начиналось.

Те, кто не пропустил ни одной серии, должны были не раз удивиться рифмам в работе композиторов. В опере Раннева снова было и разложение слов на отдельные звуки и слоги (как у Филановского, Сысоева, Невского), и шепот с шорохами, и тяготение к ритуальной медитации и статическому времени (как у всех пятерых коллег). И это — самый удивительный итог еженедельных походов в Электротеатр. Зная, что шесть композиторов писали, не сговариваясь, всякий раз ты ждал чего-то совершенно нового — и всякий раз получал взамен еще одну вариацию на заданную тему. По большому счету, все оперы (за исключением разве что Сюмака) написаны если не в одном стиле, то уж точно в одном стилевом поле. Еще более удивительно, что при очевидной вписанности в контекст второго авангарда, особенно немецкого, почти все оперы в организации времени, в дыхании, в модели взаимодействия с публикой ориентированы на старый добрый минимализм — направление, которое в современной русской музыке не принято считать мейнстримом.

Будучи самым крупным проектом за много лет, «Сверлийцы» вольно или невольно задают правила игры, устанавливают «господствующее течение». Эксперимент Юхананова выявил, каков он — общий знаменатель сегодняшней русской музыки. Как ни удивительно, им оказался постминимализм.

В «Сверлийцах» на свет появилось немало ярких звукоидей, из лучших номеров можно было бы составить отдельный CD. Туда стоило бы включить неуловимую, почти «бестелесную» жигу из оперы Сюмака, стереофоническое асинхронное чтение Торы у Сысоева, по-шостаковически углубленный финальный монолог тенора у Филановского. Но все-таки главный итог проекта — не столько художественный результат, сколько создание живой и живучей арт- и медиасистемы на базе современной музыки. Юхананов понимал: именно опера, и только она, может легитимизировать его мифологию, вывести ее из дискурса «бред — не бред» на совершенно другой уровень восприятия.

Композиторы дали «Сверлийцам» плоть и кровь. Собственно, современные композиторы — они и есть сверлийцы. Странные существа, которые пытаются наладить контакт с землянами. Которые «гибли, гибнут и будут гибнуть». Но не погибнут, пока Последний Сверленыш будет пускать их в свой Электротеатр.

Ссылка на материал