Кашель не отпускает: Зачем «Волшебная гора» оставляет зрителя наедине с собой

В октябре и ноябре в Электротеатре Станиславский прошли премьерные показы «Волшебной горы» Константина Богомолова, известной прежде всего тем, что первые 40 минут главная актриса кашляет со сцены. Виктор Вилисов сходил на спектакль, возмутился реакцией зрителей, предпочитающей инстаграм-сториз глубокой рефлексии, и составил свое мнение.

Составляющие «Волшебной горы» и реакция Алексея Кудрина

Когда все, кто хотел, уже написали свои отзывы и рецензии, трудно испортить кому-то сюрприз: первые 40 минут нового спектакля Константина Богомолова «Волшебная гора» актриса Елена Морозова кашляет — сначала непритязательно, а к концу надсадно. За эти 40 минут она три раза прерывается и выходит на просцениум прочитать стихотворение про увядание природы, а затем возвращается на сцену и снова кашляет. Все это время режиссер и перформер Константин Богомолов то сидит, то лежит в левом углу сзади, причем видно его живого только трети зрителей справа, от остальных он отгорожен стеной (впрочем, увидеть силуэт можно на экране слева, куда дается онлайн-видео). После такого захода самое время перейти к описанию второй части спектакля (а он условно делится на две части), однако, как говорится, кашель не отпускает. Здесь нам придется поговорить о зрителях.

К моменту сдачи текста самая смешная история, рассказанная его автору, — про Алексея Кудрина. Он сидел на премьере и, как описано в комментарии, вел себя неприлично. Алексея Кудрина можно понять — на носу президентские выборы и мало ли что; остальных зрителей понять тяжелее. Еще раз: первые 40 минут в спектакле актриса кашляет и зачитывает три коротких стихотворения. По меркам истерической русской драмы, в которой психологические модусы меняются со скоростью тысяча раз в секунду, у Богомолова, естественно, «ничего не происходит». Именно такой формулировкой не стесняются описывать первую часть спектакля некоторые критики. Реакция зала почти на всех показах чудовищная. Зрители, по инерции полагающие себя точкой сборки любого театра, удручены такой низкой плотностью событий в первой части. Кто-то просто тихо уходит на 15-й или 30-й минуте, кто-то уходит громко (в основном уходят громко), на каждом показе — судя по отзывам и авторскому опыту — находятся человек пять-восемь, которые позволяют себе реплики во весь голос: «и так полтора часа, гы-гы», «давайте споем?», «все, я за винчиком», «нет, ну рефлексировать я и дома люблю, но тут-то че?». Несмотря на запрет фотографировать до, во время и после спектакля, процентов 20 зала стабильно утыкается в смартфоны и пилит сториз. Наконец, самое ужасное: на каждом показе зрителям кажется страшно оригинальным тоже начать кашлять, и вот весь зал погружается в хрип и гогот.

Взаимоотношения режиссера и зрителей

Проблематизация отношений с залом — важная тема для разговора применительно к этому спектаклю. Самое тривиальное в этом случае — подумать, что режиссер таким образом хотел запустить своего рода диалог со зрителем или провокацию, целью которой является занять время зрительской реакцией, показать зрителям самих себя. Именно на этом настаивают многие критики. Неверность такого подхода очевидна и подтверждается самим Богомоловым, который в совсем недавнем интервью ОТР буквально сказал: «Самый радикальный спектакль для меня тот, который не идет на контакт со зрителем». Дело в том, что Богомолов относится к такому типу художников, у которого к зрителю интерес сугубо зоологический. Он очень хорошо понимает, что люди с менее сложной психической и интеллектуальной организацией, чем у него, никакой своей реакцией не смогут дополнить его спектакль, а единственное, что смогут, — это продемонстрировать себя вульгарными животными, что и произошло на премьерных показах в октябре и ноябре. При всем циничном отношении Богомолова к окружающему миру вряд ли он задавался целью пробудить в зрителях плохое — ему на них было просто плевать. И это, кажется, редкий пример того спектакля, который способны испортить зрители: за их катастрофической реакцией совершенно невозможно понять, как этот спектакль работал бы, если бы в его первой части было действительно 40 минут кашля с тремя стихотворениями, если бы это перверсивное содержание не было разбавлено зрительской активностью. А лично у автора этого текста есть подозрения, что 40 минут кашля в абсолютной тишине и в этой сценографии — это событие мощнейшее, сопоставимое по эффекту со спектаклями, например, Ромео Кастеллуччи.

Очень понятно чувство зрителей, что их обманули. Это ощущение основано на предпосылке, что первые 40 минут спектакля «ничего не происходит» — и вот за это они заплатили. И здесь хочется еще раз подчеркнуть: 40 минут кашля в этой мощнейшей сценографии Ларисы Ломакиной (на сцене выстроено подобие кабинета с железными стенами, некогда покрашенными в бирюзовый цвет, но теперь изъеденными ржавчиной) — это само по себе событие, к которому важно прислушаться. Богомолов задался довольно тривиальной задачей — передать дух текста, ощущение романа «Волшебная гора». Об этом говорят как о радикальном жесте, но по меркам современного европейского постдраматического театра он таковым не является, стоит вспомнить хотя бы трилогию того же Кастеллуччи по «Божественной комедии» Данте: в его спектаклях нет ни слова из оригинального текста, нет даже персонажей и сколько-нибудь узнаваемой сюжетной канвы, а есть одно сплошное ощущение — такое, каким оно представляется итальянскому режиссеру.

Стандартной ошибкой зрителя, столкнувшегося с современным театром, тем более в таком его виде, является попытка вычленить смыслы. Ему кажется, что, когда происходит что-то непонятное, их обязательно провоцируют на внутреннее размышление, которое нужно оформить в слова, прийти к какому-то выводу. Это один из допустимых вариантов восприятия такого искусства, но он приводит к дискомфорту и разочарованиям. Богомолов в этом спектакле (как минимум в первой его части) работает — как хотелось бы верить — не со смыслами, а с состояниями и ощущениями. В еще одном интервью он говорит про «Волшебную гору»: «Описывать то, что получилось в результате — это все равно что, например, пересказывать перформанс или инсталляцию». В чем, если обобщать, цель перформанса или инсталляции? Погрузить зрителя или участника в определенное состояние. Если произведение сделано тонко, если в нем есть новация, то оно провоцирует наблюдателя на сложные эмоции. Расширение эмоционального спектра неизбежно приводит к усложнению человека, а усложнение человека — одна из важнейших целей современного искусства. Именно этого и следует ожидать от нового спектакля Константина Богомолова.

Константин Юрьевич, маловато будет

«Волшебная гора» открыта к критике с точки зрения интонаций и модусов чувственности, используемых в современном театре. Работа Богомолова все-таки конвенционально лирична, он разрабатывает в ней ленивое утомленное ощущение увядания и слегка пытается вплести в это сновиденческую неуловимость. Именно поэтому вторая часть спектакля, в которой Морозова и Богомолов вяло разыгрывают тексты Богомолова, в сравнении с первой работает, скорее, на спад. Можно было бы подумать, что так и задумано, но ведь Константин Юрьевич максимально серьезно относится к собственным художественным текстам. А тексты его, мягко говоря, не поражают оригинальностью и работают все на те же цели — на создание и передачу зрителям цельного ощущения мира уставшего ленивого 40-летнего фаталиста.

Во многих интервью Богомолов жалуется на то, что российские актеры не умеют даже читать стихи — это его страшно задевает. Так вот Елена Морозова читает стихи так, будто рассказывает — сонно, безразлично, отстраненно, с полуприкрытыми глазами и интонационным спадом в полувопрос, как будто это ее прямая речь. Таким образом между поэзией и исполнителем нивелируется расстояние, и стихотворение из условного превращается в безусловное — это касается и прозаических текстов спектакля и представляется одним из важнейших достижений Богомолова в этой работе. О смысловых конструкциях режиссера и о его очередной попытке десакрализации смерти даже говорить неловко — так это все осталось в 2005-м. И тем не менее очень хорошо, что эти тексты существуют в этом спектакле рядом с первой его частью и что Богомолов таким образом манифестирует свою лень — на этом контрасте становится еще очевидней масштабность формальной стороны спектакля. В итоге хочется только сказать: Константин Юрьевич, маловато будет.